У нас тут столько всего произошло с конца Августа, что даже и не знаю с чего начать.
Я сдала последний экзамен по анатомии, и могу теперь поступать учиться на медсестру. Поступать пока передумала, хочу отдышаться, и дать младшенькой еще немного подрасти. Сразу после экзамена мы побывали в гостях у сказки – в очередной глухомани, где наслаждались покоем и тишиной; после этого, не пробыв и недели дома, отправились в Штаты, в гости к родственникам мужа; и вот только сейчас начали сбавлять темпы. Буду постепенно обо всем этом рассказывать, показывать фотографии, делиться впечатлениями, а пока расскажу про одно интересное дело, которое я затеяла и уже закончила с начала Сентября. На большие проекты мне по-прежнему не хватает энергии (хотя и до них надеюсь скоро добраться), а вот всякие приятные мелочи это самое то!
Я давно заглядывалась на работы одной мастерицы, которая собирает по помойкам и уцененкам старых кукол (преимущественно Братц), стирает их гипертрофированные губы и пошлый макияж, и превращает в нормальных, живых, нежных девочек-подростков. И вот, у меня появилось не только время, но и, совершенно случайно, куколка, нуждающаяся в спасении из эксплуатации ее девичества. В красном, обтягивающем кожанном костюме, на высоченных каблуках, она глядела на меня нагло и вызывающе, пока я не провела по ее лицу ваткой вымоченной сначала в эвкалиптовом масле и вслед за этим в жидкости для снятия лака.
И тут начались чудеса.
Восторг и воодушевление, которое я почувствовала при виде спокойного открытого лица, которое внезапно проявилось под слоем краски, мне сложно описать. А в голове бился только один вопрос: “Ну, зачем, зачем же это делают?” Ведь вот же оно, нормальное лицо, нормального человека, его тут просто нужно захотеть увидеть. Кому и почему нужно, чтобы девочки росли в окружении томных шлюховатых красавиц? Кому и почему нужно, чтобы девочки (да и мальчики тоже) вырастали быстрее, а еще лучше преждевременно? Возможно, кто-то покрутит пальцем у виска, но я и правда почувствовала, что спасаю эту девочку из сексуального рабства.
Когда я победила бурю чувств, началась неспешная и кропотливая работа. Я обтерла спиртом ее кукольное тело, помыла волосы и причесала, а потом акриловой краской, при помощи самой маленькой кисточки, которая нашлась дома, подарила ей новое лицо. Она проснулась, свежая, как будто умытая росой, готовая к жизни и приключениям. Потом я еще какое-то время посвятила ее одежде, и, наконец, подарила ей сумочку и новые ножки в аккуратных удобных ботиночках (в этом мне помог материал под названием Sugru – резиновый клей, который сохнет на воздухе).
Все эти манипуляции я, конечно, производила ночами, а потом улучшила момент и подарила куколку дочке.
Дочка очень обрадовалась.
Я не жалую пластиковых кукол, а единственную Барби, которая у нас имелась (подарок дяди), пришлось выбросить, ибо она пала жертвой плесени, и вот с тех пор у дочки в сердце было пустое местечко, хотя она и не играла-то с ней толком, только когда купалась. Дочка назвала свою новую куколку Шелли, и объявила, что она работает палеонтологом и живет в музее. Мы договорились, что вместе спасем еще парочку таких же кукол, и так у Шелли появятся подружки. “Только, мама,” – сказала дочка, – “пусть это будут твердые куклы. Я хочу еще одну твердую куклу.” А я вот теперь хожу и ломаю голову – сколько еще не проговоренных, не услышанных, не признанных желаний бродит в детских головах, разбиваясь о наши дурацкие принципы? Я, конечно, не побегу скупать всех пластиковых кукол мира, но в который раз зарубила себе на носу – говорить меньше, а слушать больше.
Однако, глядя на снова ожившую куколку, я однозначно радуюсь – мы все в мире с собой. Я, она, и дочка. Каждая по-своему.