Смотреть и видеть

На походе в ROM культурная программа выходных не закончилась. В Воскресенье выглянуло солнышко, и Давид предложил прогуляться в Клейнбург, пройтись по нашему любимому лесу, а заодно заглянуть, наконец, в галлерею McMichael, в которой я ни разу не была, а Давид был, но давно и бегом.

Я не думаю, что этот биографический факт кому-то из вас известен, но, несмотря на студенческо-художественное прошлое вашей покорной слуги, в музее последний раз я была лет десять тому назад в Ватикане, во время своего последнего холостятского выезда с подружкой. Я подозреваю, что со мной случился тогда самый настоящий культурный шок, когда я живьем увидела все то, что до сих пор глядело на меня с глянцевых страниц книг, и с тех самых пор, уже с Давидом, ни в одну из наших многочисленных прогулок по Европе, затащить меня в художественный музей больше не удавалось.

Так что, когда Давид предложил ознакомиться с творчеством местных пейзажистов, а заодно поглядеть на выставку посвященную деревьям, которая сейчас проходит в музее, я не то чтобы сопротивлялась, но и согласилась без особого энтузиазма.

В галлерее я сама себя приятно удивила. Мне было снова комфортно среди запахов сухой краски и немного пыльных ковров, снова интересно вглядываться в мазки, в переходы цветов, в потертости рам и холодные скупые надписи под картинами.

И я вздохнула с облегчением… Потому что заново настроившись на нужную волну, на ту особую размерянную отрешенность, которая позволяет воспринимать живопись больше, чем в двухмерности, я вдруг осознала, что просто не имею права ощущать себя бывалой, когда рядом со мной стоит маленький мальчик, и глаза его, как два бездонных колодца, которые хочется наполнить всем тем, что радовало душу мне до усталости, до разочарований, до пресыщенности, до всего того, чего хватает в душе каждого взрослого. Поэтому я обняла мальчика за плечи, и прошептала ему на ухо, просто и естественно, смотри! И он смотрел…

А я смотрела на него, и это было удивительно.

После галлереи мы прогулялись до леса; недалеко, потому что все тропки и дорожки заледенели и передвигаться по ним нелегко. Лес все еще спит глубоким сном, и мы шагали молчаливые, боясь потревожить его сны и мысли. Потом мы сделали остановку на музейном кладбище, уж больно торжественными выглядели могильные камни, гордо вздымающиеся из замерзшей земли. Давид надолго завис, фотографируя сухие иголки (он часто находит над чем зависнуть, будь то коза или черенок лопаты), Ади что-то, как всегда, ковырял у себя под ногами, а я стояла и, глядя на деревья, на небо, на лед, думала, что все-таки, да простят меня все художники мира – прошлые, нынешние и будущие – никакая суррогатная красота не сравнится с красотой рожденной под солнцем.