В моем, уже далеком, израильском прошлом была у меня одна единственная подруга-израильтянка (в смысле, не изральтянок подруг у меня было несколько, а вот израильтянка только одна), то есть настоящая подруга, с секретничьями, сплетнями о мужьях и болтовней о детях. К сожалению, с тех пор как мы уехали, связь совсем прервалась, но винить здесь некого – на письма, с сегодняшним образом жизни, мало у кого хватает времени, по-русски она не читает, значит быть в курсе моих событий она с помощью дневника не может, с ее занятостью, разницей во времени и моей телефонной фобией, поговорить тоже не удается, так что просто остается вспоминать друг друга добрым словом (ну, не знаю как она, а я ее вспоминаю часто). Израильтянкой она была не типичной – деликатной, тихой, скромной, даже стеснительной, при этом отличалась легким нравом и чувством юмора, так что, несмотря на то, что сначала я ее на дух не переносила (по своим, к делу не относящимся, причинам), постепенно, из коротких разговоры превращались во все более длинные, потом мы начали перезваниваться даже по вечерам и не один раз вызывали гнев начальства своими близкими отношениями.

Хоть и подружились мы работая в типографии (каждый в своей области, я, как известно, графиком, а она – маркетологом), барышня эта была, по своей первой специальности, адвокатом, и не просто адвокатом, а адвокатом литигирующим (то есть выступающим в суде), и не по разводам и денежным искам, а в, ни много ни мало, криминальной области. Предыстория тут длинная, и чтобы понять что тут такого удивительного, надо видеть ее хрупкую фигуру, надо знать особенности изральского криминального мира и то, что женщин адвокатов, занимающихся криминальными случаями, там вообще не было до последних десяти лет, и так далее и так далее. Но вспомнила я об этом совсем по-другой причине, поэтому нет смысла пускаться во всю эту философию.

Так вот, в одну из наших бесед она упомянула, что панически боится публичных выступлений, и я не могла не спросить каким же тогда макаром ее занесно в судебный мир, мир где ей приходилось каждый день, по-нескольку раз в день, стоять перед залом полным людей и защищать всякую предполагаемую нечесть (о нечести, это беседа отдельная)? На что она мне ответила, что когда она выбирала профессию, у нее случился особенно сильный приступ чувства противоречия, и проведя детство серенькой невидной (несмотря на свои академические успехи) мышкой, ей захотелось доказать себе и другим, что она может играть и другую роль – роль человека, на которого направлены все взгляды. И она смогла, и даже очень хорошо смогла, и, по ее словам, в каждый очередной свой выход она доказывала это снова и снова и испытвала ни с чем не сравнимое наслаждение от ощущения власти на собой, своими эмоциями и способностями.

(Мои предыстории, как всегда, растянулись в километровый пост, о чем
глубоко извиняюсь.)

У меня такое тоже бывает. Редко, но бывает. Именно поэтому несколько месяцев назад я взялась за проэкт, который, как тогда казалось, мне был совсем не по-зубам – иллюстрацию книжки, но я, рискуя потерять своего очень хорошего клиента, против всех шансов, с честью его закончила, не только хорошо, но и во-время. С момента непоступления в Бецалель, а потом в Асколу (одни из самых лучших дизайнерских школ в Израиле), с момента моего позорного бегства из Вольфовского подвальчика (моего учителя по-иллюстрации) к сверкающим вершинам высшего образования (в моем случае оказавшимся бесполезным), я несу это пятно “нестоящести,” незаконченности, несостоятельности и никакие профессионльные успехи не помогали мне до сих пор это пятно смыть. Так что первая книжка стала началом большой стирки, и сейчас я готовлюсь к продолжению, о чем позже.

А сейчас хочу только добавить, что не важно в каком порядке ты выполняешь свои жизненные шаги, похоже, что чувство “нестоящести” присуще очень многим людям. Неважно, сколько ты достиг и насколько замечательные вещи ты сделал, у тебя остается чувство, что все это было ерундой, вот если бы ты сделал это… тогда ты был бы (в голове крутится слово “тотах,” израильтяне поймут) крут. Что это, социалистическое воспитание, или признак думающего слишком много человека? Например, мой дражайщий друг Инк сделала все то, о чем сейчас жалею, что не сделала я – все те годы, что я корпела на учебниками Котлера и Хофстеде, она упоенно рисовала гусениц и сказочных принцесс, теперь она корпит над другими учебниками, а я пытаюсь подружиться с принцессами. Обе мы были одинаково счастливы тогда и несчастливы сейчас, что тогда (то бишь якобы “во-время”) не делали чего-то другого. Вот такие чудеса. Все эти метания от нечистого, потому как путают нас и сбивают с толку, но избавиться от них, даже если все это понимаешь, очень тяжело.

P. S. После своих злоключений в мире маркетинга, Ирит, та самая израильтянка, вернулась в мир права, на этот раз в роли юридического советника международной организации по защите прав женщин, “Вицо.” Наверно, она одна из тех редких счастливчиков, которые попадают в точку с первого раза.