Здесь мысли вслух и размышлизмы – о детях, о жизни, о мире.
В природе такого не встретишь, лучшие друзья – розовый кролик, мальчик и психоделическая змея. Такая дружба бывает только в стране по-имени “детство,” да и подобные животные, к сожалению, водятся только там, а жаль, я сама с удовольствием попасла бы розового кролика на бирюзовой траве. (Алису не смотрела, кокаин не нюхала, просто подумалось.)
Когда несколько месяцев назад я, в поисках книг про хлеб, записалась в местную библиотеку, я даже не представляла себе насколько хорошей была эта идея. Ади я тогда записала только на всякий случай, а в итоге он оказался основным, и очень страстным, пользователем.
По трагическому стечению обстоятельств, книг, которые меня сейчас больше всего интересуют (не художественных), в этой библиотеке оказалось очень мало, и потенциал ее для себя лично я очень быстро исчерпала. Хоть это и обидно, ничего удивительного, конечно, в этом нет. Живут тут у нас, в основном, богачи, и сложно себе представить домохозяйку известного хирурга, на досуге почитывающую книгу о добровольной простоте или о том как, например, построить автономный от энерго-снабжения дом (нет, я такой строить пока не собираюсь, только интересуюсь). Ну, это к слову…
А вообще хотела рассказать об отношениях Ади с библиотекой.
Вот ведь какая динамичная штука жизнь, только привыкнешь к одному распорядку вещей, как надо привыкать к новому, и все заново перестраивать под него. Когда появляются дети, динамичность эта достигает устрашающих масштабов и порой кажется, что угнаться за переменами просто невозможно.
Лет до трех Ади вообще читать не хотел, стоило мне начать с выражением что-то декламировать в его присутствии, как он затягивался в нечеловечском вытье, всем видом выражая мольбу заткнуться. Теперь уже сложно понять что ему так не нравилось, но в какой-то момент мы, даже с некоторым облегчением, оставили Ади в покое и долго не возобновляли попыток.
Когда дело сдвинулось, наступила новая реальность, а именно реальность прочтения одной и той же книги по десять раз, иногда подряд. Чувства по этому поводу у нас были смешанные, с одной стороны мы радовались, что дома появился еще один любитель чтения, а с другой стороны тайно тосковали по времени, когда Ади читать вообще было не надо, потому как читать одну и ту же историю повторно снова и снова – весьма мучительный процесс. Но и тут долго задерживаться нам не пришлось, потому что вслед за этим пришла пора, в которую книги Ади просто-напросто начали надоедать, другими словами, большинство из них стало фактически одноразовыми!
Новые книги, в требуемых количествах, ни финансово ни идеологически мы покупать не можем; с продолжениями читать пробовали, но пока не получается, мыслишки все еще коротенькие и память тоже (ну, разве что идет речь о чем-то супер важном для их высочества); а книжки-энциклопедии, хоть и решили нам частично проблему, не всегда подходят под настроение, да и читать их непросто (а уж что в них Ади понимает вообще хороший вопрос, хотя корпит он над ними с завидной настойчивостью).
Вот тут-то и пришла на помощь библиотека!
Причем решила она нам столько развлекательных проблем, что быстро стала одним из самых любимых времяпровождений для всей семьи. Теперь, когда нам лень куда-то идти, или на улице дождь, слякоть и холодно, мы снаряжаемся, кто чем – Давид газетой, я iPod(ом) или вязанием, а Ади большой сумкой – и пешком неспеша (да, даже в дождь) идем до библиотеки. Там мы уютненько располагаемся кто на стульчике, кто на полу, и начинаем каждый заниматься своими делами.
Книги выдают на три недели, поэтому чтобы не таскаться в библиотеку через день (хотя Ади часто просится туда просто так, по пути домой), Ади, с нашей подачи, набирает сразу штук десять-пятнадцать книг, а потом мы их постепенно перечитываем вечерами. Выбирает он, в основном, сам (причем хорошо выбирает, надо сказать, хоть и пришло это к нему не сразу), иногда я помогаю с поиском, когда нужно что-то определенное, например, как последний раз, когда Ади срочно понадобилась книжки про устройство кроликов и про грибы (новые объекты всеобъемлищего восхищения и увлечения).
Ищет Ади по всем “правилам” – наваливает на стол все, что привлекло его внимание, внимательно просматривает каждую книжку, потом решает которая подходит, а которая нет (“Нет, мама, эта слишком страшная!”), и те, которые подходят складывает в особую отдельную стопочку. (Нашу цензуру книжки эти проходят, безусловно, тоже, но чем больше мы туда ходим, тем реже приходится вмешиваться с точки зрения выбора – Ади на удивление, почти всегда, хорошо оценивает свои силы и ограничения.)
Все это удвольствие продолжается несколько хороших часов, при этом никто никуда не бежит, не стоит над душой, не спорит, не убеждает, не уговаривает, не объясняет почему “нет” или “нельзя,” не тащит, не подгоняет, не рычит. Библиотека, пожалуй, единственное место на сегодняшний день, куда мы можем договориться пойти буквально за пять минут (без взвешивания миллиона других опций с последующими муторными сборами), и куда все бегут, с искрящимися взорами, вприпрыжку. Интересно, что настроение умиротворения сохраняется еще надолго, уже после того как мы возвращаемся домой, благодаря чему поздний полдень переходит в тихий вечер, полный новых впечатлений, историй, сказок, фактов и картинок.
Когда бабушка варила варенье, это выглядело так просто! Много-много ягод и много-много сахара, сложенные вместе в большом тазу, сначала превращались в пушистую сказочно-вкусную пенку, а потом в волшебное варенье, которое разливалось по раскаленным банкам и пряталось до зимы. Но, как случается со многими предметами, когда пытаешься сделать нечто подобное сам, обнаруживается, что есть тысяча и один способ сделать одно и тоже, и каждый из этих способов надо если не знать, то хотя бы понимать.
После удачной охоты за клубникой, мы с Давидом решили, что пора бы уже внедрять в жизнь еще один аспект натурально-зеленого житья-бытья, и начать чаще отказываться от не местной и не сезонной продукции. Так, например, если сварить достаточно варенья, этой зимой можно не покупать калифорнийскую клубнику, которая не только напичкана неизвестно чем, на вкус как фанера (не в обиду Калифорнийцам, просто, чтобы довезти ее до нас в съедобном виде, ее надо снять зеленой и, возможно, чем-то обработать), но и везется к нам через тысячи километров, мысль, которая нас совершенно не радует.
Так что, добравшись домой с фермы, мы приготовились заняться консервацией.
Но, как часто бывает, легче сказать, чем сделать, потому что тут со всех сторон на нас посыпались, одна за одной, дилеммы. Оказалось, что Давид любит джем (мне все равно, так варенье я ем только с серьезной глюкозной голодухи), а чтобы получить из клубники джем, который тверже, чем обычное варенье, его надо загустить. Ответ, казалось бы, лежал на поверхности – при варке надо добавить пектин, но вот с пектином-то и начались заморочки.
Пектин мы купили по дороге домой, с непоколебимым намереньем им воспользоваться, но когда я начала изучать этот вопрос в интернете (ах, ну почему я поступила так легкомысленно, и положила книжку о сладкой консервации обратно на полку в свой последний визит в библиотеку?) оказалось, что опытные хозяйки, ведущие натуральное хозяйство, коммерческий пектин недолюбливают; мало того, что он имеет какой-то химический элемент в своем составе, мало того, что он капризный и порой непредсказуемый, так еще и при использовании коммерческого пектина, сахара надо класть почти в два раза больше, чем фруктов, чтобы началась необходимая реакция загустения!
Тут все начинается как в анекдоте… После углубленного изучения вопроса, я осталась с одной хорошей и одной плохой новостями. Хорошей новостью стал факт, что, как выяснилось, пектин достаточно просто сделать самим дома из самых обычных яблок; плохой новостю стал факт, что из 8 необходимых яблок у нас имелось только 5, а за окном уже стояла глубокая ночь.
По причине же позднего часа был отметен еще один, беспектиновый вариант, который требовал нескольких часов ритуальных танцев вокруг тазика с будущим вареньем (этот вариант я, кстати, все-таки хочу испытать на выходных). В общем мы с Давидом вздохнули и с трагическим видом высыпали содержимое коммерческого пакетика с пектином в наше рубиновое варево. Поди не в последний раз варим!
Джем не только получился, а даже получился вкусным, немного переслаженным на мой вкус, но теперь, по-краней мере, мы знаем как с этим бороться. Банки мы, по всем правилам, простерилизовали, и, разлив по ним джем, запрятали по закромам. Так что приходите к нам зимой чай пить!
Подытожу для интересующихся:
Мы же, пока что, чтобы не начать уничтожать запасы раньше времени, доедаем пенку, и даже главный дегустатор одобрил результат! А смотреть, как мое чадо уплетает домашний джем, намазанный на домашний хлеб, вообще заставляет сердце петь от счастья!
Разразилась я предыдущими размышлениями к тому, что мы с Давидом очень любим музыку. Всегда любили. Давид больше как потребитель, я – как исследователь. К счастью, вкусы у нас почти всегда совпадают, поэтому я обычно выполняла роль добытчика, а он благодарного конечного пользователя. Вкус у меня очень эклектичный, в зависимости от времени суток, настроения, места и манеры прослушивания, иными словами я практически всеядна и в моей коллекции можно найти все – от оперы до психоделического транса, с джазом, джанглом и трип-хопом (не путать с хип-хопом) посередине.
Сама я росла в доме, где музыка занимала очень центральное место, хотя, по странному стечению обстоятельств, из музыки моего детства, через годы я пронесла только любовь к джазу. Беседы с отцом о музыкантах, течениях, направлениях вызывали у меня тихий тинейджеровский ужас (прости, папа, если ты меня читаешь), мне это было до слез скучно и неинтересно.
Несмотря на это – то ли в итоге папа все-таки пробился сквозь стену моего непонимания, то ли я сама как-то автономно подсела на это дело – подход к музыке, уже во взрослом возрасте, у меня выработался очень научный. Я помнила даты, имена, явки, по первым аккордам могла точно назвать стиль и под-стиль, как и когда этот стиль образовался и из чего вышел. Говорю в прошедшем времени, потому что все это сгорело с миллионом других синапсов во время беременности Ади, и то, что я помню и знаю сейчас, является очень жалким остатком былой роскоши. Но, хоть это и грустно, ничто не могло отобрать у меня наслаждение непосредственно самой музыкой. Ничто и никто… ну, разве что гипер-чувствительный младенец, который от колыбельной не то что не засыпал, а даже очень просыпался.
Иными словами, после рождения Ади с музыкой, на время, было покончено.
К счастью, ничто не вечно, и ничто не постоянно. Позиции наши мы начали отвоевывать постепенно. Сначала вернулась фотография, потом художественная готовка, после этого было отвоевано право на путешествия (не с таким размахом как раньше, конечно, но все же!), затем всяческие творческие изыскания и тихие вечера вдвоем. Музыка пришла последней, но все-таки пришла, чему мы теперь безмерно рады.
Так, вместе – несмотря на то, что многие былые радости перестали быть возможными – мы как раз создаем и рождаем нашу новую реальность, о которой писала в посте до этого. Реальность, в которой всем есть место, где никто никому не мешает, а дополняет и дает развиваться, позволяет быть собой, иметь свои собственные предпочетения, но при этом умеет уважать предпочтения и нужды других (ну, почти всегда).
Перефразируя отчаянный родительский афоризм на более позитивный лад – жизнь после рождения детей продолжается, просто надо научиться их (детей) в эту жизнь включать, а также не унывать и не останавливаться на достигнутом, даже когда жизнь выглядит сплошным ночным (в буквальном смысле) кошмаром.
А какими своими увлечениями вы делитесь с детьми?
После рождения Ади, на манер гелиумного шарика, который повисает где-то посередине между полом и потолком, мы повисли между новой и старой реальностью. Похоже, что как раз в это первое время, после появления на свет ребенка, душа приходит в состояние баланса между любовью к себе и любовью к кому-то еще, и учится парить.
Спрашивать себя – кто я теперь? кем я стал? – поначалу просто некогда, поэтому инстинктивно, по ходу дела, меняешь старые привычки на новые, не слишком задумываясь о том куда подевалось старое “я.” И только позже, когда оно снова начинает подавать признаки жизни, понимаешь, что на самом-то деле никуда оно не делось, а просто отступило на задний план и немножечко задремало.
По мере того как ребенок растет и количество необходимого безраздельного внимания уменьшается, приходит понимание того, что можно и нужно быть собой – любить, дышать, желать – и что, впервые в жизни, рядом, на полную ставку, есть благодарный слушатель, ученик, приемник, которому, очень может быть, понравится все то, что любилось и нравилось людям, близким или чужим, до его прихода в мир.
Первые шаги делаются робко и не спеша, раболепничая перед страхом спугнуть, навредить, потревожить (да, как в те, самые первые дни), но на десятую попытку приходится признать, что нежное существо рядом – пусть хрупкий, но человек, с отвественностью, мнением и чувствами, способный выбирать и анализировать (конечно же на свой очаровательный манер), и кто лучше, чем родитель, может показать этому человеку как интересно жить, показывая, и указывая на разнообразие окружающего мира? При этом даже не надо делать ничего особенного, просто быть собой и делать то, что любишь, а главное не забывать простую банальность – факт, что ты стал родителем, не означает, что ты умер.
Сегодня, в процессе производства утреннего кофе, я себя обнаружила с шестью разбитыми яйцами (не спрашивайте, уж так случилось). Оказавшись перед выбором – выбросить или постараться спасти, я, конечно же, из идеологических (бережливость) и практических (до возвращения Давида еще четыре дня) побуждений выбрала второе, но так как варить эти яйца уже было нельзя, а есть яичницу из шести яиц я считаю для себя невозможным, было решено сварить их французским методом (без скорлупы, в тихо-бурлящей воде).
Решение усложнялось тем, что я никогда этого не делала, а читать книгу у меня не было времени, так как на меня тоскливо-призывно смотрел недоделанный кофе, который, как известно, мне нужен-нужен-нужен по утрам.
Итог… Ошпаренный палец и четыре вполне приличных яйца в мешочке, два из которых дожидаются завтрашнего утра в холодильнике.
Если мой муж уедет как-нибудь на месяц, возможно, я даже научусь делать филе-миньон и стейк-тартар под каперсами и луком-шалот.
Торонто опять чем-то прогневил небеса – у нас холодно и мокро, сверху все время что-то сыплет, капает, падает, льет, в зависимости от времени суток и от настроения того, кто сидит сверху и всю эту влагу распределяет. Муж мой, тем временем, укатил туда, где пальмы и много солнца. Случаются такие отъезды в нашем семействе крайне редко, поэтому не преувеличу, если скажу, что воспринимаются они нами на уровне стихийного бедствия, где-то посередине между цунами и извержением вулкана.
В Воскресенье, пребывая в зомбическом состоянии, скорбные мы доедали торт, оставшийся со Дня Мамы, и, наперекор правилам, смотрели мультики до опупения (да, я тоже), потому что больше ни на что не было ни сил, ни желания. В Понедельник нам удалось впихнуть в себя суп, а вчера, постепенно входя в новый ритм, я сподобилась сотворить наш традиционный семейный ужин, состоящий из спаржи с чесноком и оливковым маслом, греческой феты, домашнего хлеба, и тарелочки масла с бальзамическим уксусом, куда сей хлеб предполагалось макать.
Среди всей этой серости, чтобы хоть чуть-чуть порадовать глаз, я достала купленные на распродажах старые, собранные из кусочков полотна (до которых, судя по их состоянию, у старух, бывших их обладательниц, так и не дошли руки), и занялась прикидкой, как их можно соединить между собой в диванное одеялко, которым можно прикрыть колени или плечи как раз вот в такую погоду.
Ах, очарованье старины… Ткани из 70-х, 50-х и даже 40-х…
Я часто спрашиваю себя – откуда исходит это влечение к старому ситцу и пыльным пуговицам, когда случилось примирение с запахом нафталина, куда ушла брезгливость при мыслях о чужих пятнистых морщинистых пальцах, трогающих эти швы и квадратики?
Не жалкая ли это попытка найти свои корни, найти свое прошлое, стать обладательницей “бабушкиного сундука,” который, вместе со всеми своими немыслимыми загадочными “сокровищами,” и сказками, и семейными преданиями, так легко и бездумно был оставлен позади уже очень много лет назад? Не идет ли это от преобладания новых безличных вещей вокруг меня, без запахов и потертостей, на протяжении больше половины моей жизни? Почему в последнее время мне так не хватает старого, пусть даже чужого? Того, к чему прикасались руки, а не машины; того, что кто-то любил и берег; того, на чем хотелось бы задержать глаз; того, что было бы покрыто отпечатками пальцев, а не стандартным икеевским лаком, всегда одним и тем же, не важно в какой точке света ты проснулся.
Не симуляция ли это духовной принадлежности через физическое обладание?
Я много лет презирала семейность, сидение на одном месте считала ограниченностью, а теперь – понимая, что на самом деле семья, близость и земля, это единственное настоящее, что у нас есть – через вещи, пытаюсь воссоздать себе ощущение приземленности и твердости почвы, в которую, если очень-очень долго на ней постоять, всеми силами упираясь пятками, из меня так и полезут корни. Так ли это на самом деле? Где мой дом – там, где семья, которую создала я, или там, где семья, которая создала меня?
Я не жалею о своей цыганской сущности, и стараюсь не вздыхать об утерянном, потому что многое хорошее, на обоих – духовном и физическом уровнях, было приобретено взамен. Но, теперь мне бы хотелось попробовать себя в другой роли – самой стать домом с оранжевыми стенами и синими дверьми, стать началом клана, стать ботинком, из которого прорастет дерево, на котором смогут кататься на шине мои правнуки. Хотелось бы остановить метушню и порочный круг межатлантических перелетов, хотелось бы шумных Хануки и Рождества, и завтраков вместе, просто так.
Только бы не найти себя – звучит набатом в голове, – сидящей на моем собственном сундуке, окруженной старыми вещами, без единой родственной души вокруг; а потом, уже эфимерной сущностью, наблюдать как в моем сундуке роются молодые, не родные мне руки. Пять центов салфетка, пять центов наволочка, двадцать пять – неоконченное одеяло.
Набат этот приводит меня к мысли, что во многом из того, что я сегодня в своей жизни делаю, мной движет страх. Страх не научить, не показать, не доказать, не подчеркнуть в достаточной мере, как важно быть вместе. И правда, как вообще этому можно научить, ведь жизнь полна обстоятельств? Честно ли это, привязать к себе, только потому, что я что-то поняла к концу первой (я надеюсь) трети жизни? Да и как предоставить убедительные доказательства этой теореме, если мой собственный клан разметало на все четыре стороны? Какой урок мы преподаем Ади, передвигаясь по миру и жизни нашим маленьким трио?
Мне, пока что, приходится удовлетворять свою потребность в старом через стопки винтажного ситца и вышитые салфетки, и печь, печь, печь печь хлеб, потому что в отчаянном круговороте вопросов без ответа, хочется верить, что в нем-то как раз и лежит секрет вечности и постоянства. Запах дома… Может – если он укореннится где-то на подсознательном уровне – как пса, по нюху, он приведет нашего сына домой, куда бы судьба не занесла его на его пути?
Знаете, как в каждом деле есть свои столпы, первопроходцы, основатели, пионеры, и прочие исторические личности? Вы удивитесь, но существуют они даже в истории вязания! Их несколько, и каждая из этих личностей принесла что-то свое, так или иначе сделав вязание таким, каким мы его знаем в наши дни.
Одним из таких столпов была американская (родившаяся в Британии) вязальщица Элизабет Циммерман. На ее счету очень много новшеств и внедрений, которые помогли сделать вязание более приятным, быстрым и интересным занятием. С другой стороны, именно ее интерпретация вязания позволяет больше гибкости и меньше зависимости от схемы, тем самым поощряя добавлять или убирать элементы и узоры по-желанию, непосредственно во время работы над вещью.
Это в теории.
На практике, современные вязальщицы, особенно учившиеся вязать сами, а не с помощью бабушек (читай: я), боятся ее схем (или похожих) как огня. Нет четких объяснений, нет подсчетов, нет метража нужного количества ниток, нет размеров. Ужас! То есть то, что должно было дать гибкость и радость творчества (а не простого повторения схемы), из благодати превращает жизнь молодых вязальщиц в страшный сон.
Когда я просматривала первую книгу, написанную Элизабет Циммерман, у меня в голове без перерыва прокручивалась песенка чукчи – “что вижу, то пою.” Ну, в самом деле… сначала она описывает, как она набрала определенное количество петель (кратное семи, все остальные подсчеты делай сам!), вдруг, не меняя тона, она начинает рассказывать как бабочка или птичка постучалась ей в окно, и как удивительно шумел дождь за окном прошлой ночью, а потом опять, также не меняя тона, объясняет почему она не любит изнаночные петли, и почему она всеми силами их пытается избегать.
На протяжении некоторых книг она вяжет в самых неожиданных местах (тут я, как раз, ее понимаю) – в каное, во время какого-то многомесячного похода, в избах посреди лютой зимы, в лесу у костра, и все в том же стиле. Соотвественно, вы только подумайте, сидя у костра, она не только грела руки, отбивалась от комаров, вязала свитер племяннику, но еще и делала про себя ментальные заметки о том, что она запишет в книгу! Нам, в век специализации – когда дети со здоровой склонностью отвлекаться от того, что им не интересно и сосредотачиваться, на том что им интересно, тут же оклеймляются диагнозом дефицита внимания – такого разброса информации не понять, а еще сложнее, поданую таким образом, информацию переварить и сделать из нее выводы.
Но, тут у меня заиграла моя тяга к трудностям и любовь к их преодолению. Также, мне стало обидно за свое поколение, и так несколько обедненное прогрессом и излишней эксплуатации феминисткой теории (в дискуссию на эту тему я сейчас не вступаю). Поэтому я снова взяла эти книги в руки и постаралась прочитать другими глазами, не с заносчивостью потребителя, голодного до очередной схемы, пытающегося со злобой и раздражением сквозь “плевелы” добраться до сути, а с покорностью ученика, понимающего, что эти “плевелы” и есть суть.
И вы знаете, у меня получилось!
Вдруг, птицы и бабочки перестали быть “лишними,” а как бы органически переплелись со связанными этой удивительной мастерицей вещами, превратившись из настоящих в вязанные, став увековеченными в замысловатых узорах и вывязанных украшениях. И вот так дело пошло!
Все-таки удивительно как мы сами себя сбили с толку, да с пути. Как в спешке за минутными удовлетворениями, перестали замечать что творят наши руки, что видят наши глаза, как ноги наши перестали стоять на земле и чувствовать ее тепло. Я уже писала о неспешности, и своих открытиях в постижении этой сложной науки; такие книги – это как очередная побудка громким шепотом на ухо: ”Не спеши!”
(Продолжение тут.)
Ах, что больше может порадовать творящую маму, чем вот такая картинка? Посмотришь и руки сразу чешутся – делай, делай, делай еще!
Даже тем, кто нас лично не знает, легко догадаться какое место занимает фотография в нашей жизни.
А все начиналось давно.
В самом начале, любовью к фотографии меня заразил папа – ночами, я ему помогала колдовать над свето-тенями, и выслушивала бесконечные, порою весьма скучные (прости, папа!), лекции о зернистости и экспозиции. Потом, следуя привычке, а также в рамках обучения моей нынешней профессии, мне еще не раз приходилось купать руки в химикатах, корпеть над композицией и играть со светом. Когда учеба закончилась, я отправилась по своим дизайнерским делам, но любовь к фотографии осталась.
Следующим в цепочке уже стал Давид, да так, что я камеру в руки брать уже стесняюсь. Он начал с пленочного “Пентакса,” потом перешел на дигитальный “Олимпус” (в промежутке еще был мой любимый “Зенит” и, так и не полюбившаяся мне, “Практика”), и с тех пор сменил уже 7 фотоаппаратов. Камеры росли вместе с нами, и каждую последующую из них, мы считаем, мы честно заслужили. Теперь лекции о зернистости и экспозиции мне читает Давид, а я, не желая оставаться в долгу, гоняю его на предмет композиции и стайлинга.
Чем дальше в лес, тем, как говорится, больше дров, также известно, что преумножающий знания, преумножает скорбь. И вот так случилось, что сначала нам понадобилось хорошее освещение и палатки для съемки предметов; потом появилась необходимость в еще лучшем освещении, экране-отражателе и зонтиках; потом мы начали пытаться жить по принципам simple living (чем уже давно пытаюсь поделиться, но пока не нахожу слов), поэтому экран-отражатель и зонтики Давид уже делал сам.
Теперь все это оборудование стоит у Ади к комнате (за неимением студии), и Давид переодически, когда его стучит по лбу вдохновение, тащит туда особо аппетитный суп или булочки с пылу-жару, и, валяясь на полу, пытается все это дело запечатлеть. По телевизору мы больше не смотрим кино, а исключительно фильмы по освещению, благо я давно уже приспособилась вязать, слушая книги и не обращая внимания на то, что происходит на экране (привычка, родившаяся из отличий в наших с Давидом кино-вкусах).
Излишне удивляться, что в такой атмосфере Ади тоже заимел нездоровый интерес к фотографии. Когда ему, по-дороге к ящику с машинками, в сотый раз приходится переступать через папу, или когда ему, мирно сидящему на кресле, больно падает на голову зонтик, есть два выхода – обидеться или заинтересоваться происходящим и попытаться поучаствовать. Как оно там – if you can’t beat them, join them? К счастью, инстинкты у нашего мальчика здоровые, поэтому Ади, конечно же, выбирает второе.
После глобального фиаско с детской камерой (качество ее снимков оставляло желать лучшего, а потом она вообще сломалась), и появления второго фотоаппарата некоторое время назад, я на прогулках стала давать Ади снимать нашей камерой, той которая поменьше, и он с радостью стал пользоваться этой возможностью. Чтобы Ади случайно камеру не уронил, я одеваю ему на шею ее ремешок, а потом пускаю на поиски объектов для съемки. Интересно наблюдать за тем, что Ади на этот момент важно и что интересно.
Все фото [кроме первого] иллюстрирующие этот пост, сделаны Ади.
Powered by WordPress & Theme by Anders Norén